Вторник, 19 марта 2024

Маркина Светлана Павловна. О формообразуюзих принципах в колокольном звоне

Я пытаюсь рассматривать колокольный звон в соотношении с другими видами колокольного искусства, поскольку все они имеют сходные или даже единые принципы. Все богослужебное искусство можно назвать иконосферой: есть иконы пространственные, есть иконы времени – это как раз богослужебное пение и колокольный звон. И в таком ракурсе, мне кажется, наиболее полно можно выразить идею звона и формообразующие принципы.

Для колокольного звона, как и для всего богослужебного искусства, характерна совершенно особое отношение к своему прошлому. Если светское искусство отталкивается от прошлого и настоящего, устремлено в будущее, увлечено поиском новых форм, стилей, письма, новых художественных приемов и выразительных средств, то богослужебное искусство напротив направленно в прошлое, к своим истокам, живет связанностью с ними. Именно сохранение традиций канонических форм в церковном искусстве способствует сохранению богослужебного качества этого языка. Здесь нет устаревших, отживших форм и жанров, наоборот – чем древнее такое искусство, тем ближе оно к первообразу, тем явственнее, ощутимее в нем присутствие божественных энергий.

В определенный период истории богослужебное искусство поддалось влиянию светских художественно-языковых форм. Это было связано с изменением мировоззренческих установок в обществе: монашество перестало быть ориентиром и идеалом для мира. В иконописи утверждается принцип живоподобия, в храмовой архитектуре – барочные формы с яркостью красок, с обилием декоративных элементов, в богослужебное пение вводится многоголосие и вместе с ним тональное ладогармоническое мышление, причем это происходит очень стремительно. Удивительно, что такие значительные преобразования музыкального языка совершенно не коснулись колокольного звона. Наверное, в силу специфики самого инструмента колокольный звон не поддался влиянию новых форм. В этом его огромное преимущество в сравнении с богослужебным пением, поскольку, как оказалось, очень сложно избавиться от принципов многоголосного музыкального языка. Очень прочно внедрились они в сознание, в музыкальное мышление современного человека.

Почему возрождения знаменного пения сегодня идет с таким трудом? Какие же задачи, установки нового музыкального языка оказались невыполнимыми на звоннице? Зарождение светской музыки связано с идеей разделения рельефа и фона, с выявлением главного и второстепенного, что привело в конечном итоге к обособлению музыкальной темы и превращению ее в замкнутое целостное мелодическое образование. В колокольном звоне нет главного и второстепенного. Выделение чего-то одного на фоне другого в принципе невозможно. Отчасти это связано с тем, что невозможно сыграть на колоколах какую-то красивую выразительную мелодию, создать законченную музыкальную мысль. Арсенал колокольных наборов ограничен. И вообще колокольный звон это искусство скорее темброво-ритмическое, а не мелодическое.

Есть в нем мелодические элементы, ритмические формулы, из которых сплетается музыкальная ткань звона, но нет среди них главного элемента. Есть в звоне три звуковых пласта и три группы колоколов, но нет ведущей. Здесь все одинаково важно, любой элемент. И помимо технических причин есть этому еще и богословское объяснение. По мысли Леонида Александровича Успенского, автора фундаментального труда «Об иконе», с пришествием Бога слова в мир, появляется новый род символов. Любой элемент христианской культуры становится словом, исполненным смысла. Близкую этой мысль встречаем у Владимира Ивановича Мартынова, это современный композитор, исследователь древнерусского пения. Он пишет: «Богослужебнопевческие звуки есть особая форма существования слова». И мы можем продолжить эту мысль: звук отдельного колокола содержит в себе благую весть во всей ее полноте. Поэтому благовест, звон в один большой колокол, ничуть не менее значим в сравнении со звучанием всех колоколов. Кстати, у Мартынова есть еще такая фраза: «Любой элемент богослужения содержит в себе информацию всей иконосферы», то есть всю полноту смысла.

Подытожим сказанное словами отца Павла Флоренского: отсутствие теневых, фоновых моментов в богослужебном искусстве он объясняет наличием в иконе лишь подлинной реальности, подлинного бытия, что позволяет охарактеризовать церковное искусство в целом как безграничное возрастание в бытии, как взыграние света. Только свет этот, эта подлинная реальность, может иметь разную степень явленности.

Еще одна идея, утвердившаяся в западном европейском музыкальном мышлении, это идея становления музыкального образа со всеми фазами становления: зарождение, развитие, борьба антагонистических сил, преобразование, выведение исходного образа на новый уровень. И эта идея оказывается чуждой богослужебному искусству, ведь истина наличествует в таком искусстве еще до момента звучания, до момента воплощения. Поэтому и в звуковом ее образе нет ни полноты, ни совершенства, потому что невозможно его как-либо развивать, он может лишь разворачиваться, раскрываться во времени. Поэтому музыкальные богослужебные формы принципиально разомкнуты, они могут длиться бесконечно, поэтому колокольный звон не завершается, а скорее обрывается ударом «во вся».

И третий организующий принцип в западноевропейской музыкальной системе, также связанный с линейным восприятием музыкального времени, это тональная система и сопутствующие ей функционально-гармоническая логика. Этот принцип невозможно применить в колокольном звоне, поскольку колокола не настраиваются по мажорному или минорному звукоряду. Традиция подстройки колоколов существовала, например, чтобы набор давал мажорное трезвучие, но это скорее западная традиция. Даже в случае настроенного набора в рамках единого аккорда невозможна никакая функциональная логика.

Очевиден тот факт, что принципы нового музыкального языка невозможны даже технически, невозможно их применение в колокольном звоне. Соответственно, невозможно воплотить эту драматургическую идею нового музыкального искусства. Какие же тогда собственные формообразующие принципы существовали и существуют в колокольном звоне? Таких принципов два – остинатность и вариантность. Вот как раз о чем сегодня говорилось уже. Повторение и вариантное преобразование. Остинатную функцию в звоне выполняет педаль, басовый колокол и не только. Какой-либо мелодический элемент или темброво-ритмический комплекс также может поддерживать эту функцию. И вариантность возможна на разных уровнях: внутри единого пласта могут быть мелодические и ритмические варианты; на стыке разных пластов, в различных соединениях мелодических и ритмических форм; вариантность может выражаться в приемах уплотнения и разреживания фактуры звона, а также в смещении акцентов. Тут возможны, наверное, какие-то еще приемы – все их не перечислить. Главное, в чем заключается искусство звонаря, найти необходимый баланс между этими двумя принципами – остинатностью и вариантностью. Если мы уклоняемся в сторону одного из них, например, остинато, то получаемый безжизненный, механичный, схематичный звон. В чрезмерном увлечении поиском новых вариантов есть опасность слишком удалиться от исходной музыкальной формулы. Так что этот скрепляющий элемент исчезает, забывается и форма звона, соответственно, рассыпается.

Эти два принципа в проекции на все богослужебное творчество выражаются в двух творческих установках: каноничности и импровизационности. В древнерусском богослужебном пении присутствовали оба этих начала. Каноничность выражалась в наличии канонизированных мелодических формул, а импровизационность – в умении распевщиков их мастерски комбинировать. В современной гармонизации древних распевов так же есть исходная канонизированная мелодическая модель, сам этот распев, и ее творческое гармоническое переосмысление. И в иконописном искусстве всегда существовали канонические правила, но их наличие не отменяло индивидуального авторского решения. Почерк больших мастеров всегда узнавался.

Только на первый взгляд канонические формы и правила сдерживают, ограничивают богослужебное творчество. В действительности же, как пишет отец Павел Флоренский, в канонических формах легко дышится. Они лишь оберегают иконописца, песнетворца и звонаря от чрезмерного увлечения создаваемым образом так, чтобы образ этот не заслонил истины.