Пятница, 29 марта 2024

68. Русский колокол на Афоне (391 стр. – 393 стр.)

Святогорец в своих письмах к друзьям 3) рассказывает о том, какое впечатление на греков произвел колокол, присланный в русский монастырь на Афоне:

«Мне удалось, — говорит он, —  быть  очевидцем  трогательной  сцены. Почетный московский гражданин Федор Набилков пожерт­вовал сюда (т.е. на Афон) три колокола, из которых большой имеет в себе  весу 35 пудов 32 фунта.

Надобно заметить, что подобного колокола, кажется, нет на всей Святой горе. Кое-как этого «великана» вытащили с судна на берег, поставили в обители на площади, и он сделался предметом всеоб­щего внимания и любопытства.

Старцы плакали от радости, не видавши на веку своем такого колокола; юные ликовали, и никто не знал, как такую огромную мас­су втащат на колокольню, как повесят, как укрепят, да как и звонить-то будут в такой колокол? Последний вопрос был для греков совер­шенною загадкой, потому что на Святой горе, да и на всем Востоке ударяют не языком в колокол, а колоколом в язык. Для этого-то к языкам здесь не привязывают веревки, а в уши колокола продевают шест или коромысло, и, оцепивши конец его веревкою, человека два раскачивают весь колокол, который, расходившись, поневоле за­ставляет свободный язык бить по своим краям и звучать.

Не говорю о том, как в Греции забавно смотреть на неестествен­ность подобного звона, как бьются около коромысла и утомляются звонари, которых всегда бывает на колокольне по числу колоколов, а ежели огромен колокол, – там надобно уже двоих, если не троих…

Судя по этому, вы поймете, как для греков казалось дивным и даже чрезвычайно трудным звонить в великана, присланного из России. Но это все еще ничего.

—  Остался ли еще и есть ли подобный колокол в России? — спрашивали нас греки; а один старец, Даскал, задушевный мой друг, осмотревши колокол, подивясь на него и взглянувши потом на ко­локольню, сомнительно покачал головою и возразил:

—     Да стерпит ли колокольня-то такую тяжесть?..

От души забавляясь детскими суждениями греков, мы расска­зали им про московского великана в 12.000 пудов, у которого самый выбившийся иверень полагают до восьмисот пудов, и они, удив­ляясь такому неслыханному между ними диву, восклицали: «Бре! бре!..» («бре» – междометие, значащее удивление в высшей сте­пени).

Троицкая суббота была у нас пасхальным днем, потому что тогда были повешены колокола, и звон не умолкал до самой вечерни.

Колокольня была набита иноками, желавшими видеть и знать, как и что будут делать руссы со своими колоколами. Сам маститый игумен был там.

Когда загудели колокола в стройных русских тонах и метал­лическая игра их отозвалась в далеком эхе и в мелодических зами­рающих звуках по скатам прибрежных холмов и соседних гор, греки были вне себя от радости и удивления.

С тех пор, как только бдение, греки высыпают в светлую га­лерею, обнимающую собор их с запада, и не сводят глаз с коло­кольни, пока производится звон во вся, так что, смотря на них, мы с чувством и с грустной улыбкой восклицаем: «Бедные греки!., это сущие дети!..».

Из этого описания мы видели, как сильно и неотразимо дейст­вует церковный звон на душу человека, и не даром поэт воскликнул:

«Вечерний звон, вечерний звон,
Как много дум наводит он»…

Да, благовест, действительно, наводит много дум, он пробуждает в нас наши лучшие и светлые чувства, будит детские воспоминания и наполняет душу тихой безмятежной радостью…

Любит русский народ звон церковного колокола, любит потому, что его торжественные звуки вещают ему о Боге, направляют мысли и сердце к Нему и, раздаваясь с высоты, призывают к небесному, горнему, лучшему.

С любовью русский народ созидает единственные в мире по раз­меру, весу и силе звуков колокола и любит, когда громовые удары их потрясают воздух и наполняют душу его великим, благоговей­ным чувством.

И не заменит русскому человеку этого звона никакой другой призыв, как звуков небес, по словам поэта, для чистой души не могут заменить скучные песни земли.

Звон церковных колоколов слышали мы при разнообразнейших положениях и условиях нашей жизни. От колыбели и до гроба со­провождает он нас, наполняя нашу душу то светлой радостью, то горем и печалью.

Живых он пробуждает, призывая к лучшему и чистому от жи­тейской темноты и невзгоды, а мертвых провожает до последнего приюта – могилы» 1).